Отец русской порнографии, наш старый знакомый, в недавнем прошлом горе-предприниматель, а ныне - негодяй и матершинник Пал-Палыч Гнядой по своему обыкновению восседал на омерзительном табурете и напевал шлягеры. Имел он такую привычку - сидя на табуретке оголять свои синеватые ноги, закинув одну на другую - и напевать шлягеры. Ничто не могло быть ему в такие моменты преградой, и ничто так нежно не успокаивало его хрупкую, паскудную душу. Любимая серая шляпа Пал-Палыча валялась в углу комнаты (он сам туда ее зашвырнул) и была единственной частью интерьера (исключая, разумеется, табурет и достопочтенного Пал-Палыча). Он то и дело окружал себя клубами папиросного дыма и являл собой само умиление. Его редкие, сальные и -уже!- седоватые волосы были измяты подобно газете, а на лысине без труда различались темные грязевые разводы - прямое следствие трехнедельной разлуки с душевой. И запах Пал-Палыч источал скверный. Весь его костюм, нет, это жалкое подобие приличного платья, эта немыслимая, залитая пуншем манишка - все свидетельствовало о необратимом упадке, о деградации и о вертикальном наклоне плоскости, по которой Пал-Палыч кубарем катился вниз. Кто из тогдашних дам узнал бы в нем сейчас прежнего лихого и дерзновенного проходимца, интригана и лицедея, а проще говоря, сердцееда и пиздуна - великолепного Пал-Палыча Гнядого? Эх!..
- Я встретил дэушку, полумесяцем броув!...
Пал-Палыч крякнул, встал и прошелся по комнате, после снова уселся на табурет и понурил голову.
Ну кто, кто из этих пустозвонных кокеток нынче протянет ему руку, кто поднесет ему мрачным утром портвейн? Нет, какой уж там портвейн! они и в сторону его постыдятся смотреть. Впрочем, опять нет - они даже не узнают его на улице, просящего у беспечных юнцов пару-тройку проклятых сольдо! А что было раньше!... Раньше-то - о-го-го!... Раньше он одним нехитрым движением, одним только лукавым взглядом повергал неопытных девиц в обморок. Раньше он ночи напролет проводил в будуарах пышных замужних дам и не снявших траура вдов!.. Раньше он мог за одну ночь в пух и прах проиграться в штос, заложить наследный семейный перстень заезжему поручику, а на утро вернуть себе тройной куш! А нынче его кружевной носовой платок с незабвенными "Н.Г." превратился в одну большую дыру, и он, сморкнувшись в руку, вытирает ее о носки.
Пал-Палыч достал из внутреннего кармана пиджака початую бутылку "Московского" и сделал из горлышка небрежный глоток. Теплая струйка потекла по его седой щетине и он вытер ее пыльным рукавом, после смачно шмыгнул носом. Пал-Палыч подумал, что неплохо бы было набить чем-нибудь брюхо. Он оглядел комнату, но ничего, кроме шляпы в ней не нашел. Тогда он сделал еще один глоток.
Недвижно он просидел на табурете еще какое-то время, пока сосед из другой комнаты, Вовчик, не стал монотонно терзать расстроенные гитарные струны. Пал-Палыч с ненавистью обернулся в строну, откуда доносились эти мерзкие звуки. Пал-Палыч захотел было вскочить, прийти в ярость, бить кулаками в стену, кричать что-то действенное, проверенное, ну например: "Наркоманы! Фашисты! Шпана!", но понял, что за такие дела Вовчик опять даст ему в зубы. Тогда он подошел к разбитому недавно мальчишками окну и тупо уставился в точку. Он долго смотрел в никуда и беззвучно шевелил губами. Губы его как-то гадко, невпопад подрагивались, и какой-нибудь врач-нарколог несомненно бы усмотрел в том лишь банальный тремор. И только пролетавший мимо окна беспечный амурчик услышал, что Пал-Палыч поет –
"Сладострастная отрава, Золотая Брич-Мулла..."

29.04.07 3ч34мин

***

писано во время бессонного ночного дежурсвтва, так что претензии относительно грамматики, пунктуации и жизненной позиции Пал-Палыча не принимаются.

11.03.08 15ч41 мин

это просто картина такая.
воспринимай как картину, не надо понимать и делать выводы.

вот например "Грачи прилетели" - о чем картина? о том, что грачи прилетели. Далее - твои личные впечатления по этому поводу.
И если автору удалось каким-то образом обратить внимание зрителя на картину, значит работает.

Перед сном она мне говорила: «и помни лишь то, что важно, мой друг. А важно то, в каких трусах ты завтра проснешься – в белых или в черных», и слова ее гулким эхом метались по бесконечным, холодным стенам огромного здания. «Если ты проснешься в белых», продолжала она, «значит, имя тебе Тесей и вчера ты убил Минотавра. И робкая красавица Ариадна встретит твое пробуждение поцелуем. И добрейший старик царь Эгей назовет в твою честь города и не сдержит старческих слез. И кругом будут петь соловьи, и сказочное благоухание источат нимфеи, и день не заменится ночью. Если же ты проснешься в черных – то имя твое Ясон, а днем ранее ты добыл золотое руно и вернулся героем домой на прекрасном могучем Арго. И томноокая, смуглая волшебница Медея отныне станет твоим верным спутником, другом и женой. И отлитые в бронзу-загар аргонавты сложат в твою честь бессмертные гимны, коим суждено вечно звучать по земле вплоть до самых последних дней. И народы планеты лягут у ног твоих, ибо знают твою справедливость, ибо веруют в твою доброту и любовь…»
Я лежал и думал: вот интересно, в каких трусах я сейчас проснусь – в белых или в черных?
От этого теперь довольно много зависит – в каких трусах проснуться. Если в белых, то значит меня зовут Тесей и вчера я убил Минотавра, а если в черных, то имя мое Ясон.. и вчера я добыл золотое руно. И вообще, что лучше для меня с похмелья – ароматы нимфей, или друзья-аргонавты, у которых еще вдоволь вина в погребах? И кто ж более жарок, кто более свеж – робкая красавица с золотыми волосами, или томноокая волшебница с волосами, чернее чем смоль?
Так я размышлял, лежа в утренней тошноте, когда ночь уже сдернула свои черные шелка с нашего муниципального образования. Я ворочался на мокрой от пота простыне, под мокрым от пота же одеялом. Лоб мой покрылся испариной, и к нему липли перья подушки, которые во всю лезли из многочисленных дыр. Я лежал в невыносимом озорном ожидании, в щекотящем промежности предвкушении теперешних моих дел. Так все же: Ясон или Тесей?… в конце концов, это не так важно.
Я слышал, как на кухне работал телевизор. По телевизору выступал speaker, который предлагал сделать подобные встречи регулярными, а также обозначил наиболее актуальные вопросы, требующие решения на государственном уровне.
«А-а! Вот вы значит как!» - закричал я со своего скверного лежбища. «Ничего-ничего! Скоро я и весь мир узрит, наконец, цвет моих трусов, и гневные прадеды восстанут из своих могил, дабы обнять меня, дабы рассказать мне в точности все, о чем можно спросить». И тогда с яростным криком я бросился на пол, таща за собой одеяло. Я лежал на полу, рядом с развороченной мерзкой кроватью, и я знал, что мне надо идти вперед.
И я шел, закутанный в свое влажное одеяло, давя босыми ногами смесь из снега, антигололедных реагентов, и чего-то еще, что никак не назовешь ароматом нимфей. В лицо мне дул холодный февральский ветер, и мне было особенно холодно, ибо одежды мои были мокры, а голова чисто обрита.
- Минуточку, – думал я, – а как же нимфеи? Как же счастливые слезы Эгея? Как же хор бронзовых друзей аргонавтов? Почему вместо этого предо мной бежала лишь коричневая лента февральского шоссе?
И я пришел на автобусную остановку, где о чем-то беседовали бабушка и дедушка.
- Вот Вы за кого голосовали? – спросил дедушка.
- Я – за коммунистов, - ответила бабушка.
- И я за коммунистов! – обрадовался дедушка.
- Извините, - робко спросил я, - извините, что прерываю вас, но.. мне важно… мне очень важно узнать… меня ведь зовут Тесей… а может Ясон… и мне очень-очень надо узнать… давно ли на улице февраль? И не обещали ли гневные прадеды… - но осекся, потому что дедушка так строго посмотрел на меня, так яростно окатил меня взглядом, что я не смог продолжать.
- Это за них-то я воевал, - с невыносимой болью выдавил он, после чего просто превратился в плакат социальной рекламы о национальном проекте и повис на доске объявлений. Бабушка же стремительно помолодела, и, явно став при том проституткой, облизала мне ухо, а после сказала: «Давай останемся друзьями», тормознула проезжавшую мимо иномарку и уехала.
- Господи Боже мой, - подумал я и упал в обморок.
(…)
Ароматы нимфей, ароматы нимфей… Тихий всплеск застоялой болотной воды, учиненный зеленой лягушкой. Привкус тумана, шорох травы под ногами. Озорное детское любопытство, помноженное на озорной детский страх. И кузнечики – сотни кузнечиков рядом с тобой и повсюду! Как ни старайся – не сможешь найти ни одного. Миллионы кузнечиков на тысячу Га. Каково?
Сегодня на небе большое количество звезд. Можно выйти на улицу, завернутым в одеяло, и долго смотреть на небо. Пускай июнь – звезд также много, как в августе. Даже больше. А самое интересное – заметить, как падает метеорит. Некоторые сгорают маленькой вспышкой, а некоторые – чертят длинную яркую линию. Какой же большой метеорит пролетал в прошлый раз! И прям над головой. Такого наверно больше не увидишь за всю жизнь. На небе казался размером с луну, даже больше луны! Как пятикопеечная монета! Он наверняка упал где-то в лесу. Вот бы найти его, когда пойдем за грибами. Как бы кто другой вперед нас не нашел.
А потом придет утро и разгонит туман. Старый отрывной календарь сообщает во сколько сегодня встанет солнце. И оно встанет, и первыми же лучами разбудит тебя, мой мальчик. Вчера конечно ты жутко волновался, переживал… Ты очень ждал этого утра. И казалось тебе, что до него слишком долго, целая ночь. Это долго, и поэтому надо спать, что бы ночь пролетела быстрее. Но от волнения ты не мог заснуть, и ворочался в теплой темноте. Но вот уже отскрипели ночные сверчки и растаял туман. И первые лучи солнца бьют тебе в веки – ты ведь сам так хотел – тебе уже можно вставать, ты дождался мой мальчик! Сбрось одеяло - счастливое утро пришло.
(…)
Опер сидел за столом, а я сидел напротив, на диванчике. Опер был молодым, но очень решительным, несмотря на свое немыслимое лицо. Губы мои распухли, но в кабинете опера не было зеркала, и я не видел, что случилось со мной.
«Други, други мои! Зачем вы оставили меня?», - думал я. «В эти нелепейшие из дней, в эти чудовищные праздники – зачем вы оставили меня?»
Опер сидел перед листом бумаги, вертел в руках авторучку, и смотрел на меня с высшей степенью презрения, даже слегка приоткрыв рот. Он спросил:
- Ну и?
Я не решился переспросить «ну и – что?», поэтому вопросительно взглянул на Опера. Однако он не понял или не захотел понять моего жеста, мы продолжали смотреть друг на друга. Это выглядело глупо.
- Че ты пялишься, нах, щегол, бль?! – закричал Опер.
- Да я не пялюсь…- я сжался в комок, так как он привстал из-за стола, нависая надо мной.
- Все, пизда тебе, щегол, бль. Я тебя предупреждал, - Опер встал и вышел из кабинета, оставив меня одного.
Совсем скоро он вернулся и привел с собой Начальника.
- Здравствуйте, - он обратился ко мне по имени-отчеству и представился сам: - я Начальник.
- Очень приятно, - ответил я, а Начальник продолжал вежливо:
- Я вижу тут какая-то проблема? Недопонимание? А? – я не знал как реагировать, промолчал, и лишь поправил слегка съехавшее с плеча одеяло и потупил глаза, - Вы вообще знаете по какому поводу здесь находитесь?
- Нет, - честно ответил я.
Начальник укоризненно посмотрел на Опера, а тот фыркнул и отвернулся в окно. Начальник сел рядом со мной в пол-оборота, и положил руку на стол Опера.
- Видите ли в чем дело, - начал он, - решением федерального суда Вы признаны не несоответствующим действительности, - он взял со стола Опера какую-то бумажку, взглянул в нее и присвистнул, - аж с февраля месяца!
- Как это? – удивился я.
- Очень просто. Вы являетесь человеком, который не соответствует действительности. Вы как бы есть, но суд решил, что Вас нет, а судьи у нас независимые и при принятии решения руководствуются законом и внутренним убеждением. Их решения могут отменить только вышестоящие судьи. Но скажу Вам как юрист: решения о признании несоответствующим действительности в апелляционном порядке не обжалуются.
- А в каком же обжалуются?
- А ни в каком, - Начальник сладко улыбнулся.
- Поэтому не грешите на Ивана Арнольдовича, - Начальник кивнул в сторону Опера, - он ведь просто выполняет свою работу. Поймите, не мы с Иваном Арнольдовичем все это придумали. Была бы моя воля – отпустил бы Вас на все четыре стороны! И постановление о Вашем несоответствии в урну бы выбросил! Вы думаете нам это надо? Да нам только писанина и все. Вы согласны?
- Согласен, - ответил я, хотя решительно не мог понять, зачем он мне все это говорил.
- Ну вот и хорошо, - он совсем растекся в улыбке, - давайте теперь не будем создавать друг другу проблем и Вы подпишите необходимые бумаги.
- Хорошо, - согласился я.
- Ну вот и замечательно, - Начальник облегченно выдохнул, встал и направился к двери, считая свою миссию выполненной. Я окликнул его:
- Извините!…
Начальник участливо обернулся:
- Да?
Я немного помялся от волнения. Волнение было так велико, что я жутко потел, и одеяло не могло просохнуть.
- Извините, я только хотел спросить… Может Вы знаете… не передавали ли по радио бессмертные гимны в мою честь, коим суждено вечно…? или хотя бы… не лег ли у моих ног хоть какой-нибудь захудалый народец?… ибо знает и верует…?
Лицо начальника исказило страшное негодование:
- Так я и думал, - воскликнул Начальник, шлепнув ладонью по скатерти, - именно так и полагал!
- Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Опер.
- Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Начальник, - Вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все Ваши поступки чисто звериные, и Вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости по поводу Ароматов Нимфей! А в то же время Вы наглотались зубного порошку...
- Третьего дня, - подтвердил Опер.
- Ну вот-с, - гремел Начальник, - зарубите себе на носу, кстати, почему Вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй наплел Вам этой ерунды?
…но залетевшая в окно шаровая молния окончила наш скучный диалог. Лишь секунда – и все.
(…)
О, это была секунда! Это было мгновение! Неописуемой силы мгновение – когда я сорвал себя прочь одеяло. Я сорвал его, кажется с кожей, вместе со всем своим мясом выбросил на какую-то проезжую часть. И был я отмщен. И был я восславлен. Я словно летел над бушующим лесом – звенело в ушах от молчания звезд. Мне словно исполнилась тысяча лет - такова была сила момента, мгновения.
- Эх, мой мальчик, ты опять все испортил. Тебе стоило лишь только проснуться в белых или в черных… а ты проснулся вообще без трусов.
- Да зачем мне они? Я их никогда не носил. Врожденная недоразвитость гениталий, знаете ли.. Мне нечего ими укрывать.
- А, ну конечно же.

2008 г.

конечно))

Это цепляет...

снова, опять
причудливым новым витком
жизня моя крутанула, меня и себя не щадя
сижу и рифмую веник с могильным венком
и лезут не рифмы, а сытая, жирная тля
тысячу раз ходил я по этому кругу
в пьяном аллюре смеясь над плоскостопием ног
найти б мне теперь неумную, тупую подругу
что бы скучала под пламенем ломаных строк
мне б улыбаться пошлым анекдотам криво
мне б захотеть - и печень то же б смогла
боже мой, что же за гиблая нива
боже мой, что же за мгла?
но лишь пьянки, гулянки летят снарядами
резвым пулеметом по нервам стучат
рвотные массы висят нарядами
анальные трещины кровоточат
где же мое светлячковое поле?
где мой неслыханный, дерзкий крестовый поход?
выпустил вот душеньку прогуляться на воле
а она, как шалава, всё тянет стаканы в рот
и мне не выпасть, не остановиться
я размочален беспечною глупой судьбой
в черном падении в гравий зарыться
теша себя, что зарылся с тобой
вот мои руки - топор им вместо пера
вырубят к дьяволу все то, что было
в цирке уродцев хитуют мои номера
где я с аппетитом глотаю шило
вихрем верчусь, под ногами расписная шаль
шаль с твоего плеча, моя милая
чавкает под кирзачами. не жаль
мне всего того
что
было.

19.07.2008 г.

02.08.2008 г.

такой жестокий,грубый взгляд,
прям ударяет с под бровей,
я вроде как бы да же рад,
но в то же время,говорю я, ей!!!
но нет,всё та же теплота,
всё тот же дружелюбный взгляд,
опять нас душит темнота,
опять всё в жизни невпопад...

украдкой я гляжу в глаза,
всё добрые,такие как всегда,
всё Он,всё таже егоза,
и тот стакан,и таже вся еда...

лишь боль,меня пронзает вдруг,
лишь боль его,смертельная тоска...
вдруг так и хочется воскрикнуть ДРУГ!!!!!!!!!
но нет,усталые глаза...
поэту жить,лишь только умереть,
ты песню спел,её никто не слышал,
ты так хотел всего лишь только петь,
я лишь хотел тебя всегда услышать...

лишь одиночества тоска,
поэтов нас,всегда утешит,
Ты автор,значит ты звезда,
Я автор,значит нас услышат....

Пы.Сы. Пиши и я буду... Кто-нибудь да нас услышит )))